Как перешагнуть через рак

Рассказать «Фонтанке» о побеждённой болезни согласились всего трое. И все – юноши. «Просто девочки не хотят об этом вспоминать», – объяснили в благотворительном фонде AdVita, где о каждом из ребят знают всё. Кому-то помогли купить дорогостоящий эргономичный протез, и парень, потерявший ногу, смог кататься на велосипеде и лазать по горам. Кому-то оплатили неподъёмный для родителей курс лечения. Три истории этих парней многому научат и людей очень здоровых.

Глеб, ставший крутым бизнесменом

© Фонтанка.ру

Ему 29 лет, и его компания занимает этаж в бизнес-центре на набережной Невы. В кабинет к нему меня приводит секретарша, она тихонько стучится к шефу в дверь, потом разрешает мне войти. Очень серьёзный молодой человек привстаёт над столом с кучей каких-то буклетов и проспектов и деловито протягивает мне руку: «Глеб».

– У нашей компании несколько направлений деятельности, – начинает он говорить хорошо поставленным голосом. – Мы занимаемся складской логистикой и управляем несколькими заводами, которые производят, в частности, медицинское оборудование. Одно из предприятий, которым управляет наша компания, разработало и уже начинает продажи отечественного аппарата искусственной вентиляции лёгких. Автор – наше конструкторское бюро. Мы прошли апробации в ведущих клиниках страны и сейчас начинаем продажи. Ещё у нас есть в управлении завод «Альтернативная наука», он снабжает медицинские учреждения газами…

С того дня, когда Глеб Клеймёнов узнал, что болен раком, прошло ровно 20 лет. Ему было девять.

– Это случилось сразу после Нового года, – рассказывает он. – Всё началось с симптомов, похожих на грипп. Потом стали отказывать ноги. И через какое-то время мне поставили диагноз: острый лимфобластный лейкоз.

Рак крови. Что чувствуют родители девятилетнего ребёнка при таких словах – объяснять не надо. Глеб говорит, что сам он, к счастью, не очень понимал, что происходит что-то страшное.

– Да и, в принципе, дома эти слова не звучали, – пожимает он плечами. – Мама с папой старались создать вокруг меня атмосферу здоровья. Я видел, конечно, что они за меня переживают, но всегда чувствовал их поддержку и заботу, поэтому у меня не было какого-то сильного беспокойства или чего-то в этом роде.

Для ребёнка лечение – испытание больше физическое. Глеб попал в больницу на год.

– Капельницы, постоянное пребывание в больнице – это неприятно, да, – кивает он. – Но мне почему-то больше врезалось в память другое: что какие-то продукты нельзя было есть. Но я ни дня не был в больнице один, со мной всегда был кто-то из родителей. Наверное, были периоды, когда мне становилось плохо, но почему-то сейчас я этого не помню.

В этот год его родителям было, конечно, не до учёбы сына. Но с ним постоянно занимались в больнице, потом учителя приходили к нему домой. В итоге он нормально перешёл в следующий класс – и стал дальше учиться, будто не пропускал. Тем временем лечение не было окончено, он получал тяжёлую химиотерапию. Но, говорит, и тут не может вспомнить каких-то особых тягот, потому что их приняли на себя мама с папой. Просто через несколько лет, повзрослев, понял, что тогда всё могло закончиться совсем по-другому.

Глеб окончил школу, потом Финэк. Когда они с друзьями решили открыть свою логистическую фирму, мама с папой опять были рядом. Они оба – юристы, помогли советами.

– Нет, взять их в штат я не могу, – смеётся Глеб в ответ на мой вопрос. – Я их пока не потяну. Но я и теперь часто обращаюсь к ним за советами, хотя у нас есть своя команда отличных юристов. И вообще мы собрали штат очень сильных профессионалов: бухгалтерия, кадровая служба, ай-ти. Теперь инвесторы нанимают нас как управленческую команду.

У Глеба есть уже своя семья, сыну три с половиной года. Он берёт в руки телефон – и на экране сразу появляется фото: молодая женщина с маленьким белобрысым мальчишкой.

– Я над сыном ужасно трясусь, – признаётся Глеб. – Но, думаю, это не связано с тем, что сам болел. Просто такой характер. Я вообще люблю перестраховаться.

Он перешагнул болезнь. То есть мама с папой взяли его за руки – и перевели через неё, как переводят маленьких детей через ямку на дороге. А сам он и не заметил, какой была та яма.

– Я отношусь к этому просто как к пройденному периоду в жизни, – добавляет Глеб. – Нет такого, чтоб тяжело было вспоминать об этом. Разве что, может быть, я немного ипохондрик: чуть что – сразу бегу делать МРТ или ещё как-то обследоваться. Но это тоже, по-моему, просто черта характера, никак с болезнью не связанная.

Гера, который не считает свои медали

© Фонтанка.ру

Из Геры Авдочёнкова слова не вытянешь: он не любит говорить о болезни. Об этом не каждый захочет откровенничать, а у него болезнь ещё не в таком далёком прошлом.

– В общем-то, год ремиссии – это слишком мало, – грустно улыбается Нина, его мама.

Гере 17 лет, а заболел он в шесть. Просто заболела рука. И ему очень долго не могли поставить диагноз.

– Он был маленький, не мог объяснить, где и что болит, – объясняет Нина. – Один раз уже собрались было к врачу и на рентген, а он стоит одетый: «У меня уже ничего не болит». Точно, спрашиваю, не болит? Говорит – точно. Ну, ещё прошло время. Тем более что трое мальчишек в семье, они постоянно бегали, прыгали, набивали синяки.

Рак кости, по-научному – остеосаркому, Гере поставили уже тогда, когда опухоль была видна на плече. И пошли метастазы в лёгких. Они с мамой лежали в больнице полтора года, потом ещё восемь месяцев, потом были поездки на сеансы химии.

Гера переносил это очень тяжело. А самое страшное – правую руку ему сразу ампутировали.

– Привыкал долго, – признаётся он. – Трудно было сохранять равновесие. Куртка всё время падала. Потом научился всё делать одной рукой.

Вообще-то, по закону ему полагался бесплатный протез. И его даже сделали.

– Протез был – как руку от деревянного Буратино ребёнку приделать, – с досадой вспоминает Нина. – Столько времени мы за ним ходили, столько не могли пробиться, а получили совершенно топорную деревяшку. Герка пару дней поносил, всё в кровь стёр, потом я сказала – всё, не надо.

В больнице им встретились журналисты. Какой телеканал – Нина не помнит, но она рассказала им историю о протезе. Институт Альбрехта тут же сделал ребёнку новый протез – по голландскому образцу. Только поздно: носить его Гера уже не смог. Он просто учился жить с одной рукой. Они учились вместе: Гера, мама с папой, братья, бабушка – все принимали участие.

– У нас была такая игра: что я могу – чего не могу, – рассказывает Нина.

На самом деле если это и была игра, то очень грустная.

– Он часто впадал в депрессию, – сглатывает комок Нина. – Однажды начал на меня кричать. Ему было семь лет, и он сказал, что что-то не может. Я ему – ты можешь. А он распсиховался и кричит: тебе легко говорить, у тебя две руки… Это был единственный случай, когда я расплакалась при нём. Реву, а он давай меня успокаивать. И я ему говорю: Гер, ты понимаешь, я бы свою руку отдала, чтобы у тебя две было.

Этот разговор стал для семилетнего ребёнка такой встряской, что он перестал жаловаться. Хотя Нину всё равно пугали перемены в маленьком сыне.

– Как-то у меня был день рождения, и он спросил, что я хочу в подарок, – продолжает она. – И я ответила: я хочу, чтобы ты снова стал ребёнком. Такая болезнь слишком быстро делает человека взрослым.

Но за всем этим семья продолжала учить маленького Геру жить.

– Он у нас очень любил поджигать разные кастрюльки, – рассказывает Нина. – Когда в деревню приезжали, у него самое любимое было – разжечь в мангале огонь. И вот после операции он спички в руки берёт, уже сел, веточки сложил… Коробок взял в левую руку – и делает такое движение в сторону отсутствующей руки. И такое растерянное лицо: а как? Как зажечь спичку? Ну, я ему говорю: чего ты застыл? Садишься, зажимаешь между коленками коробок и зажигаешь. Справились.

Так раз за разом в игре «могу – не могу» увеличивался список «могу». И только Нина знает, каких сил и слёз это стоило её маленькому сыну.

– Много было таких мелких ситуаций, когда он растерянно смотрел на меня и не понимал, что делать, – вспоминает она. – Но в итоге через пару месяцев выяснили, что единственное, чего он не может сделать сам, это завязать шнурки. И я ему сказала: ничего, есть обувь на липучках. Вот так по сей день шнурки – единственное, чего он не может делать сам. Какое-то время он поражал врачей тем, что ногти сам себе стриг. Для меня так и осталось загадкой, как он это делает.

Когда Гере было 9 лет, его позвали сниматься в кино. В главной роли. Ну, почти: он был сыном главного героя. Для фильма «Охотник» нужен был мальчик с больной рукой. Гера так понравился режиссёру, что сценарий переписали: мальчик был без одной руки.

– Как-то неожиданно позвонили домой и почти сразу предложили, – равнодушно пожимает плечами артист. – Я ездил на киностудию, там смотрели, предложили, я согласился. О чём был фильм – вообще не помню. Помню, что я там спасал животных. Открывал клетки и выпускал их.

И вот однажды, выйдя из больницы, Нина решила, что её младший сын будет не только сниматься в кино и зажигать спички одной рукой: он станет плавать.

– Я подумала: ну есть же какие-то паралимпийцы, как-то они плавают, – рассказывает она. – У меня мама тогда работала в университете Герцена. Я её попросила: у вас там есть кафедра адаптивной физкультуры, может, там что-то подскажут. Вышли мы на заведующего этой кафедрой, он пошёл с Геркой на тренировку, возвращается и говорит: а вы бы не хотели серьёзно плаванием заниматься? Конечно, мы хотели.

Сколько теперь у Геры медалей – он не может сразу вспомнить.

– Много, – морщит лоб. – В Петербурге вроде пять. Или шесть. Ещё меня в Москву приглашали.

Почему-то, удивляется Нина, при всех победах её сына пока не вызывали в паралимпийскую сборную. Но это у него точно ещё впереди. А пока он учится – будет инженером-программистом.

Фёдор, который делает украшения для мамы

© Фонтанка.ру

Фёдору Маслобоеву 17 лет, и он пережил два рака. Когда ему было десять месяцев, обнаружили ретинобластому. Рак сетчатки. Опухоль была ограничена глазом, глаз удалили и обошлись без химиотерапии. Родители решили, что всё кончено. Но в 8 лет он снова заболел.

– Просто болела нога, – рассказывеет Фёдор. – Потом стала болеть сильнее. Сходили к врачу – она сказала, что растяжение. Мы мазали, натирали, разогревали – ничего не помогало.

Они жили в Волосовском районе Ленобласти. И медики там, видимо, так бы и продолжали лечить «растяжение». К счастью, родители Фёдора быстро сориентировались и повезли его в Петербург – в НИИ детской ортопедии Турнера. Оттуда парня сразу направили в Свердловку – 31-ю горбольницу.

– И там мне уже поставили диагноз: остеосаркома, – продолжает Фёдор.

– Мы лежали в больнице 13 месяцев, и постоянно было одно желание: проснуться, – добавляет Мария, мама Фёдора. – Когда взрослый человек заболевает, ты сделаешь всё, чтобы помочь. А когда ребёнок – уже просто обо всём забываешь. О душе, об эмоциях. И просто начинаешь ждать, когда проснёшься. К сожалению, это не сон…

Фёдору ампутировали ногу. У восьмилетнего мальчишки теперь вместо ноги был протез.

– Было страшно, непонятно, непривычно, ужасно, – вспоминает он. – Потом привык. Привык к отсутствию ноги, к протезу.

Прежде чем привыкнуть к протезу, его ещё надо было получить. Это оказалось непросто и очень дорого.

– Ногу ему ампутировали в феврале, и через две недели мы обратились в Институт Альбрехта за протезом, – рассказывает Мария Маслобоева. – Там сказали, что квоты будут в июне. Потом надо ждать, пока всё это распределят, в общем, дай бог – в июле-августе он получил бы протез.

Но лечебно-тренировочный протез нужно надевать не через полгода, а в первый же месяц. Иначе, объясняет Мария, культя сформируется – протез ребёнок уже не сможет носить. Единственным выходом было – купить за свои деньги. Таких денег в семье просто не было. Помог тогда Фёдору фонд AdVita, он нашёл и полностью оплатил первый протез.

Ещё после операции надо было проходить курс химиотерапии. У семьи прописка, напомним, была в Волосовском районе, где медики советовали мальчику раковую опухоль хорошенько погреть. А лечился он в Петербурге. Поэтому оплатили ему только первый блок химии. Дальше надо было платить родителям.

– Один блок стоил девятнадцать с половиной тысяч, – как сейчас помнит все цифры Мария. – Зарплата у меня тогда была десять тысяч в месяц.

И опять помог фонд AdVita. Фёдор получил весь курс химии. Прошло девять лет, он поступил в колледж – учится на ювелира. В ноябре прошлого года на выставке «Мозаика ремёсел» он представил своё колье – и занял второе место. Колье называлось «Лабрадор».

– Нет, это не собака, это такой камень, – смеётся Фёдор. – Очень красивый.

Колье было сделано из медной проволоки в технике wire wrap: это разные накручивания, выкручивания, выгибания и переплетения. А в центре – большой камень лабрадор. Колье получило второе место на выставке.

Потом он победил в петербургском этапе соревнований «Абилимпикс», поехал со своими украшениями в Москву и там тоже стал вторым.

– Мама носит мои украшения, – улыбается он. – Я ей специально делаю.

Вместо первого протеза, обычного, у него теперь новый: беговой. Потому что Фёдор серьёзно занялся бегом.

– До болезни я играл в баскетбол, – рассказывает он. – А тут пришлось заново учиться ходить. На это ушло пару месяцев. Было тяжеловато. Я падал, мышцы болели. Потом привык. И пошёл на лёгкую атлетику.

Он бегал три года, за это время выяснил, что он не спринтер и не марафонец, а стайер – бегун на средние дистанции. И тут одноклассник предложил ему сходить в спортзал, где тренер набирал группу для занятий пауэрлифтингом.

– И вот я уже год занимаюсь, – продолжает Фёдор. – Для ног есть специальный держатель, а в остальном работают совсем другие мышцы: руки, грудь, спина. Я с друзьями занимался на турниках, так что к пауэрлифтингу был немного готов.

– Ребёнок у нас сильный, – добавляет Мария. – Своей внутренней силой он держал и нас – взрослых. Не давал расхлюпиться, расслабиться. И мы были всё время вместе. Он знал, что мама всегда с ним, что папа примчится в любой момент, бросит всё, чтобы быть рядышком. Это помогло всё выдержать.

Ирина Тумакова, «Фонтанка.ру»

Теги: Фонтанка.ру, Как перешагнуть через рак